Юная бабушка, кто вы?
Марина Цветаева
Люблю цирк и восхищаюсь цирковыми артистами. Сами они своё искусство называют ремеслом и владеют им в превосходной степени. Цирк в переводе с латинского – круг, арена – песок. Цирковая арена, диаметром 13 метров, изначально предназначалась для верховой езды и конной акробатики, отсюда её второе название – манеж.
Моё первое посещение цирка произошло в пятилетнем возрасте. Мы сидим где-то высоко: я, мама и ещё дядя, которого я не знаю, но мама называет его по имени. Он приветливо обращается ко мне, в перерыве покупает мороженое, я счастлива. Зорко слежу за тем, что происходит на манеже: смеюсь вместе со всеми над клоунами, умиляюсь собачкам, вспоминая «Белого пуделя», – рассказ из детской книжки, которую читала мне бабушка, сжимаюсь при виде тигров, замираю, глядя на воздушных акробатов под куполом, прогоняя мысли о трагической судьбе гуттаперчивого мальчика из одноимённого рассказа той же книги.
Несмотря на то, что я здесь впервые, мне будто бы знакома эта цирковая жизнь, я чувствую сопричастность, разворачивающемуся на моих глазах действу. Уже не сижу высоко, а нахожусь внизу на песке манежа по ту сторону барьера, отделяющего его от зрительских трибун, среди фантастических мужчин и женщин, одетых в яркие костюмы с блёстками. И в момент, когда у одного из проходов выстраиваются нарядные украшенные пышными султанами кони, готовые вылететь на арену, я сама оказываюсь наездницей, чувствую ногами, обтянутыми трико, крутые бока лошади.
И вот уже лечу на полном скаку по кругу. Жаркий поток воздуха ударяет в лицо, обвевает руки и плечи, ноздри улавливают запах конского пота, собственного разгорячённого тела и грима. Выпускаю из ладоней лошадиную гриву и танцую на спине мчащейся лошади, завершая выступление в позе ласточки: одна нога стоит на крупе, вторая отведена назад, руки раскинуты в стороны. Под шквал аплодисментов мой конь выносит меня с арены. Это кульминация. Во мне обрывается что-то. Тело становится вялым, глаза застилает туман. Представление заканчивается, меня ведут вниз по лестнице, стою понурая в гудящей толпе, безропотно позволяю надеть на себя шубку, шапку и повязать шарф.
Прогулка втроём на морозе продолжается не долго, добрый дядя прощается и поцеловав маму, сажает нас в автомобиль, я засыпаю, а когда просыпаюсь, выбираясь из машины около дома, всё произошедшее со мной кажется сном, но остаётся сладковатый запах манежа и привкус мороженого. Дверь открывает заспанная домработница, а в передней нас встречает бабушка. Она делает большие глаза, кивая в сторону кабинета, откуда, одетый в китель, выходит папа, он должен был вернуться завтра, следует сцена разборки, ставшая уже привычной, между матерью и отцом. Меня раздевают, умывают, уводят в спальню и желают «спокойной ночи».
Просыпаюсь утром, и как всегда мой взгляд падает на портрет прекрасной феи, немного похожей на маму. Я знаю, что это моя прабабушка, мать моего дедушки, бабушкиного мужа, который умер задолго до моего появления на свет. Со слов мамы знаю и то, что ещё в детстве она получила в подарок этот замечательный портрет от своей неродной бабушки, приёмной матери отца, которая отметила сходство между маленькой девочкой, какой была тогда мама, и фотографией её настоящей бабки. Фотопортрет в тонкой золотой окантовке небольшой по размеру, под стеклом овальной формы стоит на низенькой маминой этажерке.
С портрета, выполненного по пояс, вполоборота смотрит молодая женщина в бархатной накидке, застегнутой на мелкие пуговицы и отделанной у горла кружевом из нескольких слоёв, скреплённых брошью в виде искусственного цветка. На правое плечо небрежно наброшена меховая горжетка, в левом ушке – капелька серёжки, из-под шляпки с откинутой вуалью, выбиваются светлые локоны. Большие зеленоватые глаза, высокие дуги бровей, правильной формы нос, мягко очерченный рот, нежный овал лица. Настоящая красавица.
Она – актриса, танцовщица на лошади, работает в Цирке Альберта Саламонского на Цветном бульваре. Сам владелец – потомственный цирковой артист, великолепный наездник приехал в Россию из Германии со своей труппой, в 1880 году открыл собственный цирк в Москве. Возможно, и юная красавица-наездница прибыла вместе с ним. Неизвестна дата её рождения, происхождение и даже имя её – Эмилия, не достоверно. Мама мало что знает, а бабушка избегает разговоров о «циркачке».
Не оставляет сомнений только год её смерти – 1886, потому что это год рождения её сына, моего деда. Она умерла, оставив после себя новорожденного. Младенца определили в приют, но вскоре мальчик был усыновлён бездетной супружеской парой русских немцев. Приёмный отец служил в цирке Саламонского бухгалтером, и, наверное, знал тайну рождения ребёнка, наречённого Генрих, крещёного в православной церкви именем Андрей.
Дед получил прекрасное образование в императорской России, окончив юридический факультет Московского университета. До 1917 года имел свою, небезызвестную в Москве, адвокатскую кантору. В двадцатые, когда Советская власть нуждалась в специалистах, был приглашён на государственную службу, успешно работал, преподавал юриспруденцию в высших учебных заведениях, что не спасло его от ареста по доносу в 1937 году. С места работы он был отправлен в место предварительного заключения, о чём, спустя неделю пришло уведомление на домашний адрес, и после этого никаких официальных сведений о нём не поступало, несмотря на многочисленные запросы его жены.
Она так и оставалась бы в полном неведении, если бы через несколько лет её не разыскал отсидевший срок батюшка и не сказал, чтобы она напрасно не ждала мужа – бывший сокамерник умер в тюрьме от сердечного приступа, не дождавшись приговора. Сопоставив некоторые обстоятельства, бабушка поняла, что трагедия произошла в день, когда она привезла ему из дома необходимую одежду. Вещи взяли, но свидания не разрешили… Доброе имя деда было восстановлено на первом этапе хрущёвской оттепели.
Зимний вечер. Я недавно пришла из школы – учусь во вторую смену, перекусила и раздумываю, садиться ли за уроки сейчас по горячим следам или завтра на свежую голову. Очередная нянька возится с маленьким братишкой, сестра ещё в институте, отчим на работе, а мама уже дома, поглядывая то и дело на часы, заметно нервничает. Её беспокойство передаётся мне – бабушка ушла утром и до сих пор не вернулась.
Она остановилась в дверях и несколько секунд стояла молча, как всегда с высоко поднятой головой и прямой спиной. Оставаясь в демисезонном пальто и вязаном шарфике, накинутом на волосы, сделала несколько шагов и присела к обеденному столу, занимавшему середину комнаты. Медленно сняла шерстяные перчатки, достала из сумочки пачку купюр и разложив их перед собой, негромко проговорила, обращаясь в пространство: «Всё, что осталось от Андрея». На эти деньги она купила себе новое тёплое пальто с большим каракулевым воротником и телевизор КВН.
Имя деда вписано в Книгу Памяти жертв сталинских репрессий, а захоронение, по всей видимости, среди прочих безымянных на печально известном Бутовском полигоне. Этот район Юго-Западного округа столицы до 80-х годов прошлого века – живописное Подмосковье, многие снимали там дачи, и наша семья тоже, не подозревая о страшном соседстве. Вокруг бабушки на лето объединялись её дети – сын, обе дочери, и их дети, то есть – мы, внуки, пропадающие в окрестностях Бутова вместе с местными мальчишками и девчонками целыми днями с перерывом, разве что на обед.
У каждого имелся велосипед, верный стальной конь. Мой – настоящий взрослый привезён был из Львова и подарен мне мамой и отчимом на двенадцатый мой день рождения, тогда я уже классно научилась ездить, набив себе синяков и шишек на подростковом. И теперь гоняла на новом «велике», как одержимая, с утра до вечера.
Неподалёку от нашего дома находилось заброшенное футбольное поле, куда почти ежедневно устремлялась наша ватага оттачивать навыки велосипедной езды. На вытоптанных площадках перед воротами мы разгонялись и наворачивали круги, бросив руль и положив на него ноги. Падения нас не смущали, снова и снова мы были готовы показывать друг другу своё мастерство.
Как-то во время очередной выездки я разогналась, отпустила руль и вдруг почувствовала себя верхом на лошади, перед глазами появилась арена, поплыли трибуны со множеством зрителей, я услышала гул, топот копыт, как уже было со мной однажды в цирке, ощутила горячий воздух, запах пота и грима, увидела себя в блестящей пачке, летящей на коне в позе ласточки. Очнулась лёжа на спине в зарослях репейника, когда открыла глаза, склонившаяся надо мной разудалая братия, облегчённо выдохнула. Мне помогли подняться и вместе с вихляющим велосипедом, сопроводили домой к бабушке.
Увидев меня скрюченную с ободранными локтями и коленками, она в ужасе всплеснула руками, но, будучи медичкой старой закалки, тут же приняла должные меры – тщательно промыла ссадины и царапины, обработала их йодом, уложила меня на кровать и внимательно осмотрев и ощупав тело, пришла к заключению, что серьёзных повреждений нет. Когда же ей в подробностях описали, что произошло, как я на скорости, отпустив руль и педали, встала одной ногой на седло, и, раскинув руки, отводя вторую ногу назад, пыталась выпрямиться во весь рост, что почти удалось, бабушка, задумчиво глядя мне в лицо, произнесла: «Что значит – гены!». Тогда я ничего не поняла.
Всякий раз, как мне случается быть на Цветном бульваре рядом с Московским цирком Юрия Никулина, я любуюсь эмблемой на фасаде здания, в вечернее время особенно привлекательной, благодаря мягкой подсветке. Этой эмблеме в 2030 году будет 150 лет, она досталась в наследство от цирка Альберта Саламонского. Две стилизованные лошади, обращённые друг к другу вздыбились по обеим сторонам круга – символа арены – манежа, где продолжает царить великое цирковое искусство, способное приносить людям «радость и веселье». Нигде публика не аплодирует артистам так, как в цирке, думаю, нет человека, не мечтавшего, хотя бы на миг, оказаться с теми, кто зажигает на манеже. В моей жизни чудо это произошло дважды, верно, в меня заронила искру вечно юная цирковая актриса с неразгаданной тайной, недосягаемая и прекрасная фея моего детства.
Ольга Харламова
