В этом году наш коллега член Союза писателей России, журналист, наш постоянный автор Юрий Говердовский опубликовал на страницах Информагентства «РОСА» цикл своих стихов и интервью, посвященные 45-летию возобновления строительства Байкало-Амурской железнодорожной магистрали. В стихах представлены реальные и собирательные образы строителей магистрали, а в интервью писатель размышляет об истории и сегодняшнем дне магистрали, ее огромном значении для страны.
Публикация вызвала большой интерес у наших читателей, и, как оказалось, закономерно: Юрий Говердовский вошел в число победителей первого Всероссийского литературного конкурса «Золотое звено», организованного «Литературной газетой», на который представил быль в стихах «Бамовцы». Как отметила газета, «достойных, интересных стихотворений, рассказов и очерков было много», а в список лучших попали те, «кто сумел и заинтересовать, и удивить наших экспертов» своими «произведениями яркими», «получившими высокие оценки жюри». Кстати, в составе жюри конкурса - председатель Союза писателей России Николай Иванов, главный редактор журнала «Роман-газета» Юрий Козлов, писатель Сергей Шаргунов, главный редактор «Литературной газеты» Максим Замшев, другие известные профессионалы.
Поздравляем Юрия с большим творческим достижением, желаем ему новых ярких произведений! В уходящем году вышла в свет книга его рассказов и повестей «Экспедиция». Предлагаем вашему вниманию рассказ из этого сборника.
Редакция
ЛУКИЧ
Рассказ
Стоял холодный предзимний октябрь. По ночам подмораживало. На песчано-глинистом берегу ветер раскачивал голые ветки ив, гонял и взвихривал опавшую шуршащую листву, на лугах индевела понурившаяся, побуревшая трава. Было такое ощущение, что вот-вот упадёт снег. В такой вечер на Амуре пустынно и сиротливо. Мало кто, даже из самых заядлых рыбаков, рисковал теперь уйти в ночь, чтобы напоследок порыбачить на открытой воде. В темноте лишь по зыбкому отражению на речной поверхности огоньков далёких бакенов можно было угадать обширное водное пространство. Берега в проточках и тихих заводях уже затянуло первым ледком. На главном же русле могучее течение и низовой ветер, сталкиваясь на встречных курсах, теребили чёрную, как безлунная ночь, воду. Изредка в борт со всхлипом ударяла невесть откуда накатившая небольшая волна, да иногда напряжённый взгляд выхватывал покачивающийся в стороне, словно ванька-встанька, белый одинокий бакен.
Наша лодка под ровный натужный рёв подвесного мотора довольно бойко шла вверх по реке. Рыбацкие души бередила идущая от воды влажная свежесть, перемешанная с бензиновыми выхлопами двигателя. Мы с нетерпением ожидали, когда из-за сопок правого берега появится луна – для рыбака самый надёжный «фонарь» на пленённой кромешной тьмой и оттого опасной реке.
Я сидел впереди, у кубрика, рядом со своим закадычным приятелем и старшим товарищем Петром Ивановичем, который, привстав со скамейки, пристально высматривал в воде топляки. Его руки, крепко сжимавшие руль, были готовы в любое мгновенье крутануть его, чтобы избежать опасного столкновения. Лишь изредка, жадно затягиваясь и морщась от едкого сигаретного дыма, мой товарищ отрывал левую руку от штурвала и стряхивал за борт пепел с цигарки.
А на корме возился Лукич – одноглазый пожилой дядька. Раньше он работал на орденоносном судостроительном заводе, был знающим и уважаемым мастером, а теперь кантовался на пенсии, придавленный пережитыми семейными неурядицами, одиночеством, отчего крепко запил, был всегда без денег и потому готов оказать любую услугу знакомым, да и просто случайным людям за самое мизерное вознаграждение – поднесённую стопку водки. Былая благопристойность не улетучилась из него совсем, он ещё не потерял до конца то, что мы разумеем под «человеческим обликом», хотя неуклонно скатывался к неутешительному финалу.
Пожалуй, единственным, к чему ещё испытывал Лукич интерес, кроме пристрастия к спиртному, оставалась рыбная ловля. Он часто отирался на лодочной станции в надежде, что кто-то пригласит его на рыбалку. Мы решили взять с собой Лукича без большой охоты, но, зная его опыт и крепкую рыбацкую хватку, в конце концов, поддались на уговоры и заверения вывести нас на место, где сига «только успевай черпать».
- Смотри, Лукич, - показательно сурово насупив смоляные брови, а на самом деле шутя, пригрозил ему Пётр Иванович, - останемся без рыбы, отправим тебя за борт искать её. Найдёшь и принесёшь – твоё счастье, примем обратно, а если нет – не пустим, будешь, как Ихтиандр, в воде шастать.
Лукичу было поставлено твёрдое условие – чтобы вечером при отплытии был трезв, как стёклышко. К нашему большому удивлению, он выдержал себя, больше того, явился на лодочную стоянку чисто выбритым и опрятным, в вычищенной телогрейке, из-под опущенного воротничка которой высовывалась белая рубашка, и тщательно вымытых болотных сапогах. Выглядел Лукич поистине именинником. Мало кто соглашался брать его в напарники на лодку, считая такого помощника никудышным из-за пагубного пристрастия к спиртному. Потому наше согласие, очевидно, стало для него по-настоящему большим событием, и первый экзамен он выдержал с честью.
Город незаметно отдалялся, мерцая всё больше тускнеющей полоской огней. И это обстоятельство явно вдохновляло Лукича. Почувствовав себя полноправным членом нашего маленького экипажа и уже не боясь быть высаженным по какой-либо причине на пустынный холодный берег, он осмелел, заёрзал, хриплым смехом встречал любую шутку и, наконец, не удержался, напомнил о заветном для себя:
- Иваныч, зябко…
- Не спеши, Лукич, - понимающе остерёг его Пётр Иванович. - А если зябко, так на вёслах погреешься.
Лукич смущённо хохотнул и затих, но по его ёрзанью, кряхтению и несчастным вздохам нетрудно было понять: кроме, как о глотке водки, ни о чём более он и не мечтает сейчас. Водка – этот обязательный атрибут на таёжной рыбалке - у нас была, и вскоре очень здорово пригодилась…
Уже глубокой ночью мы добрались до сигового, по заверениям Лукича, места. Неширокая протока, в которую мы вошли, из-за ощутимого здесь течения ещё не подёрнулась ледком. Пётр Иванович заглушил мотор, посадил Лукича на вёсла и приказал:
- Греби к берегу.
Тот, радостный оказаться при деле, энергично налёг на вёсла. Пока мы распутывали на корме бредень, Лукич подгрёб к берегу, но под таким углом, что из-за отсутствия левого глаза не мог видеть чуть заметных в темноте очертаний почти нависших над нами ивовых веток. Лодка уже давно всего в паре метров от суши уткнулась носом в прибрежный подводный уступчик, а Лукич продолжал напряжённо грести вёслами. При этом, не чувствуя продвижения, время от времени сокрушался:
- Теченье-то какое, а, Иваныч!..
Пётр Иванович в ответ только тихо посмеивался, время от времени энергично ерошил жёсткие короткие волосы под сдвинутой на затылок шапкой и серьёзно отдавал приказы хрипло задыхающемуся Лукичу:
- Греби, греби, чёрт одноглазый!.. Табань!..
Наконец, от души промурыжив мужика веселья ради, громко загоготал:
- Ну, что, Лукич, согрелся? Суши вёсла! Перекур!
И, к великому изумлению нашего компаньона, натянув на бёдра раструбы болотников, без раздумий решительно сиганул через борт лодки прямо в воду.
- Ну-у-у, Пётр Иванович… - только и протянул обескураженный Лукич, повернув голову и, наконец-то, рассмотрев в темноте зрячим глазом близкий берег.
Розыгрыш удался на славу. Не знаю, сильно ли обидело это Лукича, но налитая в кружку щедрая доза водки стали почти полноценной компенсацией за понесённый им физический и моральный урон. К тому же, к нашей общей радости, из-за сопки выползла луна. По этому поводу заражённый игривым настроением Пётр Иванович, подражая азиату и обращаясь к светилу, смешно продекламировал:
- Луна взошла, как жёлтый дын, а я адын, а я адын…
Однако наше веселье вскоре безвозвратно улетучилось. Сиговое место не оправдало себя. Пройдя бреднем протоку несколько раз, мы даже захудалой рыбёшки не вытащили. Собрав снасть и растирая заледеневшие в воде руки, мы раздумывали, как поступить дальше – то ли здесь же, на берегу, разбить табор, переночевать у костра или в лодке под тентом, а утром продолжить поиск рыбных мест, то ли сейчас же отправиться назад, вернуться в тёплые городские квартиры. Лукич чувствовал себя крайне неловко, но через некоторое время неуверенно предложил:
- Тут неподалёку песчаные косы. Сейчас там щуки много ходит…
- А может, ещё и акулы с осьминогами, - пробурчал Пётр Иванович.
На этот раз шутка никого не развеселила. Всё-таки решили двинуть на косы, и немедленно - уж очень не хотелось возвращаться домой с пустыми руками, а сон бодрящей морозной ночью на время отступил сам по себе. Погода между тем испортилась. Небо и луну всё гуще затягивала пелена, лица покалывали редкие капли дождя вперемешку со снежинками. В сгустившейся тьме мы осторожно вышли из протоки и направились к указанному Лукичом месту. Знал он эти места, действительно, отменно и мог добраться до цели, наверное, даже вслепую. Так что путь был коротким, и вскоре мы возобновили рыбалку.
Лукич опять налёг на вёсла, выгребая на глубину, я стравливал с лодки сеть. Её ближний к берегу конец удерживал Пётр Иванович, войдя в воду настолько, насколько позволяли болотные сапоги. Распустив бредень, мы, по команде Петра Ивановича, двинулись параллельно берегу. Я всё время держал руку на сети. По мере продвижения стал ощущать короткие рывки. Рыба! Неожиданно, когда уже повернули лодку к берегу, чтобы закольцевать бредень и вытащить улов на сушу, раздался сильный всплеск, сопровождаемый неистовой руганью Петра Ивановича.
- Мужики, я искупался, мать твою! - во всю глотку оповестил он нас о неприятном происшествии.
- Лукич, греби к берегу! Быстрее! – крикнул я. Но тот и без слов уже гнал лодку так, что при каждом гребке она делала ощутимый рывок, я даже не успевал выбирать из воды бредень, который наполовину так и остался в реке.
На песке неустанно подпрыгивал, хлюпая набранной в сапоги водой и звонко клацая от холода зубами, Пётр Иванович. А дождь со снегом становились всё гуще, при выдохе всё сильнее клубился морозный пар. Каково же было нашему товарищу, промокшему до последней нитки?! На десятки километров вокруг не было ни жилья, ни единой живой души. Действовать нужно было быстро и безошибочно. В такой критической ситуации Лукич неожиданно оказался незаменимым человеком.
Пока я помогал Петру Ивановичу стаскивать хлюпающие болотники, уже слегка прихваченный морозцем ватник, прилипшие к телу и страшно отяжелевшие штаны, свитер, шерстяные носки, бельё, Лукич бросился в прибрежные заросли. Я набросил на раздетого догола Петра Ивановича свою телогрейку, нахлобучил стянутую с себя сухую шапку. Товарища страшно колотило.
- Пляши, Иваныч, пляши, не останавливайся! - расталкивал я его. Но он, еле-еле покачиваясь и топчась на месте, уже не мог выдавить из себя даже слова и только не отрывал от меня всё больше мутнеющих глаз.
Сбегав к лодке за бутылкой водки, я влил из горлышка через почти деревянные, едва раздвигавшиеся губы товарища половину содержимого, а оставшейся жидкостью начал остервенело растирать его грудь, спину, ноги, руки. Лукич тем временем шустро натаскал откуда-то (как потом рассказал, припрятанный им когда-то давно, в прошлые рыбалки, неприкосновенный запас сухого «горючего материала») целый ворох веток, сучьев, некрупных ивовых стволов. Времени на обычную растопку костра, да ещё в такую морозную ночь, не было. Снова бросившись к лодке, я притащил канистру с бензином. Древесная гора вспыхнула мгновенно, обдав нас живительным жаром. Лукич продолжал таскать «горючий материал», а я безостановочно хлопотал около Петра Ивановича, который постепенно «оттаивал» и даже попробовал шутить, еле шевеля языком и губами:
- Не думал, что придётся стать «моржом».
О запланированном коротком ночлеге в лодке, под тентом, где нам было бы терпимо (по крайней мере, сухо), мечтать не приходилось. Но наш Лукич и здесь показал свою сноровку. Прихватив топор, он торопливо ушёл в темноту. Вскоре оттуда донеслись глухие удары, и, спустя несколько минут, Лукич выволок крепко сжатые подмышкой несколько ивовых жердин. Взяв пару из них за концы, мы вдвоём передвинули пылающий костёр на метра полтора в сторону. Потом соорудили из тех же жердин над источающим благодатное тепло кострищем немудрёную конструкцию, обтянули её снятым с лодки брезентовым тентом, оставив открытой обращённую к костру сторону. Лукич ещё раз сбегал в заросли, притащил ворох только что срубленных ивовых веток, из которых мы устроили в шалаше весьма упругий «матрац». Вскоре прижавшиеся друг к другу, чтобы лучше согреться, мы с Петром Ивановичем уже лежали в убежище, он задремал, а Лукич хлопотал у костра, следя за огнём и высушивая промокшую одежду нашего «моржа». К тому времени дождь полностью перешёл в снегопад. Снежинки, словно капли жира на сковородке, таяли на чёрной воде, испарялись над языками пламени, налипали на брезент, очень кстати образуя хоть как-то защищающий от холода снежный слой. «Надо бы Лукича заменить», - вяло подумал я сквозь нахлынувшую дрёму, но смертельно уставший после такой бурной ночи не заметил и сам, как уснул.
Лукич разбудил нас под утро, сунув в шалаш котелок с горячим чаем и высушенную одежду Петра Ивановича.
- Ну, выручили, - похрипывая, похвалил нас товарищ. Он с улыбкой повернулся к Лукичу, с явным намёком подмигнул мне: - Лукич, а ты заслужил и кое-что погорячее.
Тот встрепенулся. Я сходил к лодке и вернулся с бутылкой водки. Выпили, закусили, налили в кружки чаю.
- У меня впервой вот такая рыбалка - без рыбы, без ухи! - огорчённо вздохнул Пётр Иванович.
- Почему же без ухи?! – после короткого раздумья вдруг встрепенулся Лукич.
Мы, ничего не понимая, уставились на него. Лукич, косясь на нас единственным глазом, явно что-то прокручивал в голове. Потом многозначительно спросил:
- Пётр Иванович, а ты запомнил, как упал-то?
- Как-как! Тянул бредень вдоль берега, а потом будто подсекли мне ногу…
- Во-от, - удовлетворённо протянул Лукич и обратился ко мне: - А ну-ка, пойдём, проверим…
Не понимая, что к чему, я пошёл за Лукичом. Мы столкнули лодку в воду и, держась за её борта, побрели по мели к месту ночного «моржевания» Петра Ивановича. Лукич шёл медленно и осторожно, явно что-то нащупывая ногами под водой.
- Вот! – неожиданно воскликнул он. Сбросив фуфайку и швырнув её в лодку, Лукич до плеча задрал рукав свитера, нагнулся и стал поспешно шарить рукой по дну. Через мгновение с торжествующим видом он не без усилия приподнял из-под воды тонкий туго натянутый трос.
- Перемёт?! – наконец догадался я.
Лукич торжествующе закивал. Мы вскарабкались в лодку и, перебирая трос, доплыли до грузила. Вытаскивать снасть пришлось вдвоём, до того она была тяжела. Уже у поверхности воды разглядели, как на многочисленных поводках лениво шевелились попавшиеся на крючки с наживкой рыбины. Здесь были и щуки, и сижки, и даже приличный сом. Сняв рыбин и снова опустив перемёт в воду, мы вернулись на табор.
- Вот чёрт одноглазый! Истинный рыбак! – встретил нас одобрительным возгласом наблюдавший за манипуляциями Лукича Пётр Иванович.
Через час над костром разносился неповторимый аромат настоящей ухи! Под добрую чарку и наваристую ушицу Лукич, большой знаток здешних мест, поделился своей оправдавшейся догадкой. В прежние времена сюда, на песчаные косы, приплывали только за щукой. Брали её сетью. Когда рыбы до отвала, пройдут раз-другой, и есть мешок! Но кто-то решил поставить ещё и перемёт, ведь места неблизкие от города, каждодневно не наплаваешься сюда. А так - проверил снасть один раз в несколько дней, забрал рыбу, наживил заново и порядок! Естественно, чтобы скрыть перемёт от посторонних глаз, привязали под водой на небольшой глубине к забитому в дно колышку конец троса. Об него-то и запнулся Пётр Иванович, когда тащил бредень.
- А вон и метка есть, - указал Лукич на зарубку топором, оставленную на стволе неподалёку стоящей ивы. По нему мужики запросто находили в воде свой перемёт.
- Выходит, я не зря искупался ночью, - отозвался вновь повеселевший Пётр Иванович. - Молодец, Лукич!
Потом он как-то странно, долго и уже серьёзно, посмотрел на Лукича, словно в первый раз увидел его. Тот поймал этот тягучий, внимательный взгляд и, почувствовав неожиданную перемену, опустил голову, ссутулил плечи, как будто решил, наподобие улитки, спрятаться в раковину. Пётр Иванович не дал ему этого сделать. Разлив по кружкам водку, он тихо произнёс:
- За тебя, Лукич.
Потом, не притронувшись к закуске, серьёзно спросил:
- Лукич, расскажи, что у тебя стряслось? Если можешь…
Тот медленно поднял голову. С минуту незряче смотрел на речную гладь. Затем тяжело вздохнул:
- Расскажу.
Помолчав, продолжил:
- Всё было у меня в жизни, как у добрых людей, – хорошая семья, работа, дом. В литейном цехе сильно меня уважали, чуть что, первым делом ко мне: «Помоги, Лукич!», «Выручай, Лукич!» И помогал, и выручал. Да вот только меня почему-то никто не сумел выручить, когда в темноту окунулся. Первая беда случилась с Олечкой, доченькой нашей. Захворала однажды. Температура поднялась, головка болит, тошнить стало. «Скорая» приехала: простудилась, говорят, лекарства выписали. Даём, да всё без толку. Снова врача вызвали, успокаивает – потерпите, кризис скоро пройдёт. Только когда бредить стала, спохватились, увезли в больницу. Менингит оказался. Так и не пришла в сознание моя Олечка. Всего-то семь годиков ей было, - опустил голову и утёр слезу Лукич. – А вскоре сына, Олежку, в армию призвали, на Сахалин отправили. Остались вдвоём с женой в доме. Тоска! Бывало, проснёшься, забудешься и прислушиваешься, ждёшь, когда детки родной голосок подадут. Потом вспомнишь, и душа рвётся, рыдает! Боже мой! За что? – сжал голову руками Лукич. – Вот ведь не зря говорят, беда не приходит одна. Так и у нас. Уже полгода отслужил Олежка. И вдруг звонят из части, лично командир: «Ваш сын, - говорит, - трагически погиб». Жена без чувств, в больницу попала. А я сразу туда, на Сахалин. Погода нелётная, три дня проторчал в аэропорту, наконец, вырвался. Да всё равно опоздал. До части с горем пополам добрался. Там весенняя распутица, реки бурлят, в одном месте переправу снесло. В общем, приезжаю в часть, а Олежку уже схоронили. Не успел к нему прикоснуться, поцеловать напоследок родимого, только вещи личные передали. Расследование уже провели. Сначала думали - самострел, а потом пришли к выводу – несчастный случай, задремал в карауле, опёрся на автомат, случайно нажал на курок. Почему тот оказался не на предохранителе? До сих пор я в сомнениях: где правда? Уж очень сильно Олечку Олежка любил! Фотокарточку её при себе всегда носил… Всё-таки я никак не мог поверить, что сыночка нет. Только когда по моему настоянию могилку разрыли, убедился – нету больше на белом свете моего родненького… Как же жить дальше?! Для кого?! Говорят, у женщин психика к такому устойчивее. Не знаю. А я сломался. Запил, крепко запил. Тогда-то при разливке металла и поймал огненную каплю в глаз. Жена после того случая не выдержала, уехала к родственникам на другой край страны. Меня не позвала. И без того ей, наверное, тошно, а тут ещё муж кривой. Вот такая моя история, - тяжело вздохнул Лукич и, немного погодя, добавил: – Я сейчас, точно топляк в Амуре, плыву – куда течение тащит. И нет, братцы, никаких больше сил сопротивляться…
Домой возвращались молча. Лодка вспарывала гладь Амура. Вода казалась ещё темнее, чернее чернил на фоне запорошённых первым снежком сопок. О ночном происшествии напоминало хрипловатое покашливание Петра Ивановича да постукивание о днище лодки, в кубрике, ещё живых рыбин. Случайно обернувшись к съёжившемуся на корме Лукичу, я увидел его понурым, как будто закаменевшим, грустно глядевшим своим единственным глазом назад – туда, где «щуки много ходит». Возвращаться в город ему явно не хотелось. Мне вдруг до слёз стало жаль этого одинокого и теперь такого беспомощного, сломанного жизнью мужика. Когда ещё ему придётся вот так славно выбраться на рыбалку или чем-то другим хоть на мгновение успокоить смертельно раненую душу?
Прощаясь на лодочной станции, Пётр Иванович напрасно уговаривал Лукича взять с собой больше рыбы. Тот, прихватив лишь пару хвостов, только устало махнул рукой:
- На кой она мне! Ушицы сварю, похлебаю, а больше кормить мне некого…
Сгорбленный и понурый, он уже подходил к будке сторожа, как вдруг его окликнул Пётр Иванович:
- Лукич! – и когда тот повернулся, строго и в то же время с какой-то грубоватой нежностью в голосе наказал: - Ты не пропадай, звони! Как только лёд встанет, махнём на зимнюю, покажешь, где твои сиги ходят.
Лукич прощально взмахнул рукой и, ничего не ответив, побрёл за ворота.
Юрий Говердовский
Статью подготовил
Сергей Горбунов,
член Союза журналистов России
